– Знаешь, я никогда тебя таким счастливым не видела, – сказала удивленно.

Антон прерывисто вздохнул, не в силах описать то чувство, которое переполняло все его сердце, точнее клетку в мозгу. Прошептал:

– Я никогда таким и не был…

Потом испугался, что Наська подумает что–то не то, поспешно объяснил:

– Это не из–за секса, правда. Точнее, не из–за него одного… Я…

…и увидел Наськины глаза. Понял, что испугался зря. Дурак. И объяснять ничего не надо было. А может, и надо. Он сказал:

– Я без тебя сдохну.

– Я тоже.

С Пашей Наська познакомилась на втором курсе. Они вместе стояли в библиотеке. Потом столкнулись в столовой. Пашка учился на четвертом. Работал уже где–то менеджером, но по характеру больше походил на школьника. Дурной какой–то. Но красивый. И главное: он нравился всем Наськиным знакомым. Кроме Людки Колосовой. Антон не нравился. У него было слишком много «не так». Он не так одевался, не так говорил, приходил поздно и пропадал неделями. Наська выслушивала это от подруг и однокурсниц, пыталась разубедить их, но получалось наоборот – они убеждали ее. А с Пашкой проблем не было.

– Стеклов – кул! – завистливо говорили девчонки и Наська млела.

Она забила на Антона.

Стеклов не курил, не торчал, не бухал в клубах и не валялся там никакой. Зато Антон сочинял песни. Про Наську. Но Пашка умел говорить приятные вещи. И с ним было легко.

Неделю назад Наська официально порвала с Антоном. Жалко было, но не очень. Перемены всегда напрягают. Как в первые ночи в лагере. Наська плакала в подушку, но потом тоска по дому проходила и она целыми днями валяла дурака с другими такими же детьми. Привыкнуть можно ко всему.

Тень от ветки поблекла. Вдруг резко обозначилась в полосе света от фар запоздалой машины. Та скрипнула тормозами и шурша удалилась. Вновь повисла прохладная тишина.

Наська лежала и не могла понять: почему же ей так хреново? Попыталась убедить себя, что это «отголоски прошлого» и скоро все пройдет. Как в лагере в детстве.

Но потом поняла: не пройдет.

Людка ей сказала вчера:

– Ты дура. Зачем ты разрешаешь другим людям решать за себя?

– Ха! – ответила Наська – Я все делаю, как хочу.

– Ха! – мрачно парировала Людка – И что интересно?

Наська поняла, что этот разговор постепенно перейдет на личности и Людка будет втолковывать ей, какая она, Наська, скотина, раз послала Антона. Поэтому быстро сказала:

– Стеклова я сама выбрала. И нечего.

– Не сама. Тебе его выбрали, дура. Твои однокурсницы хреновы, которым насрать совершенно…

И не договорив ушла.

Сашка Бердышев отмечал «последний июнь». Пил один на кухне. Мимо пролетали тени, мусор, мысли – они тоже как тени. Или мусор. Они складывались в историю без начала и с продолжением. Начало было где–то в прошлом, он не задумывался, зачем. Сашка пил, но не для «напиться», а чтобы показать «им всем». А кому – он, наверное, и сам не знал. Он придумал их тенями и мусором, он кричал на них, он любил кого–то. Из них. И он всегда считал, что счастлив. Если есть в мозгах – значит, было. Значит, можно рассказать реальным. Или жить самому молча в том мире, запереться, закрыться не пускать. Никого. И даже лучшего друга. Друг удачлив, все есть и даже с верхом. У Сашки – мысли, тени и мусор, из которых он строил свою историю жизни. Никогда никого в нее не посвящал, ее не было, где–то была, но не здесь. Он забыл о ней, вспомнил вчера, когда трахать уже некого было. Сашка просто пил и думал ни о чем, он хотел, он мечтал, но внутри и молча. Он всегда говорил, что где–то есть его девушка, как–то между прочим. Интерес, вопросы разбивались напрочь. Он молчал и все думали, что о чем–то. Он молчал просто так, потому что не жил. Может, жил, но не здесь. Может, даже любил. Но не тех.

Его вдохновляли друзья на подвиги. Он играл по клубам вместо Серого, стоял и смотрел в пол. Песен не знал. У него были свои.

Встал, закурил, смотрел в окно. Там летели тени с людей и мусор с помойки. Облака закрывали небо в крапинку, в клеточку, он так думал. Он знал, что гость, что когда–нибудь уедет туда, где родился. Оставит друга, но тот забудет. А больше некого – все с собой. Даже голый, в ванной, разговаривал с ними. Смеялся, шутил и плакал навзрыд. Никого не хотел, все были в прошлом. Даже, может, не в прошлом, но не там. Все, кто нужно, давно уже взяли билет и уехали. Может, в обед. Сашка спал.

Потушил сигарету о стену, взял новую. Его мучило что–то, не мог понять. Он хотел быть реальным и чувствовать, где он. Чтобы можно было кого–то обнять. Заниматься любовью, потом не думать, что был один и сам все придумал. Он любил реальных, но как в зоопарке. Они сидели в клетках, он гулял. Кидал иногда по куску от себя, они смотрели непонимающим взглядом. Они говорили: «Я люблю тебя», он отвечал: «Мне не надо».

Сашка выпил четыре банки джина, открыл пиво, не любил. Стал пить, морщась, думая о смысле жизни, который лежал в кармане. Дебил. Он открыл вчера все двери и окна, дождь ворвался в дом, как билет туда. Сашка прыгал, как маленький, пел песни. Постучались снизу соседи, чтоб перестал. Разозлился, врубил Metallica на полную. Стучали в дверь – он не открыл. Зазвонил телефон – там голос знакомый. Спросили, зачем. Он ответил, что пил. Ничего не знает, ничего не помнит. Так легче жить, но другим трудней. Он вчера обещал пойти в «Свинарь». Не пошел, обломал друзей и подругу. Она звонила, дышала в трубку. Он понимал, клал на рычаг. Она звонила снова, он ушел на минутку. И не возвращался час.

Пришел, ждал, она не звонила. Она забила, скрепя сердце. Он думал, что просто спит, она не спала. Он улыбался и улетал. Далеко. В дверь постучались. Открыл. Увидел. Стояли друзья реальные, ждали. Сказал:

– Привет.

Они ответили мрачно:

– Хай.

Он любил их всех до боли в сердце, задыхался, когда их нет и курил. И придумал в мозгах из теней дверцу, чтоб всегда быть в центре и любить всегда.

Олег спросил:

– Чего вчера не пришел?

– Пил, – пожал плечами Сашка.

– Ню–ню… – нахмурился Серый. Прошел на кухню, залпом